Примерно 29 — 30 сентября 1941 года из нашего лагеря начали вывозить заключенных в Бабий Яр и там их расстреливать. Меня посадили в последнюю автомашину, но я в районе Лукьяновки выпрыгнул на ходу и упал на дорогу, где лежали трупы.
Скрыться мне не удалось...
...Гром грянул, когда по Киеву было расклеено предписание всем евреям 29 сентября собраться с ценными вещами на окраине города в районе Сырца. За неподчинение приказу им грозили расстрелом. А вечером того же дня по городу поползли слухи о трагедии, разыгравшейся в Бабьем Яре. Город оцепенел от страха и горя...
3 февраля 1943 года я был у себя на квартире арестован украинскими полицейскими и доставлен в гестапо, которое помещалось на ул. Короленко, 33, где содержался в камере № 17, которая специально предназначалась только для лиц еврейской национальности. Меня обвиняли в принадлежности к партизанам. В гестапо меня уже не допрашивали...
...Этой девочкой была я, а женщина была моей мамой. Немецкий солдат вел нас на расстрел в Бабий Яр. Женщина, оглядываясь по сторонам, увидела супружескую пару и стала громко повторять: «Спасите, спасите!», показывая на свою девочку...
Затем немцы начали вывозить заключенных старших возрастов и подростков якобы для отправки домой. Раздавались выстрелы где-то в районе Бабьего Яра, а машины возвращались в лагерь с одеждой вывезенных. Мы поняли, что заключенных расстреливают. Человек 300, более молодых и здоровых, в том числе и меня, гитлеровцы перебросили в лагерь на улице Институтской. Здесь я видел, как на протяжении двух-трех месяцев немцы издевались над заключенными и уничтожали их.
...В тот день я забрела в какой-то сарай. Меня обнаружила хозяйка. Я скрыла историю своего побега из Бабьего Яра и рассказала ей о том, что иду с окопов, попросив показать дорогу в город. Она как будто бы согласилась, Подмигнула своему сыну лет 17-ти, тот куда-то исчез и вскоре явился с немецким офицером. Указав на меня, крикнул: «Ось, пан, юда!». Немец приказал мне следовать за ним. Мы прошли, примерно, шагов 50...
...На нее обратил внимание гражданский переводчик, уверенный, что она не еврейка, и подвел ее к немцу. Рядом оказалась Геня, которая поняла, что это может послужить спасением, и обратилась к Мане: «Скажи, что я твоя сестра». Она тоже была светловолосой и голубоглазой. Переводчик сказал об этом немцу, но тот не поверил. Ему объяснили, что девочки — двоюродные сестры. Немец выбрал из кучи шубейку из искусственного меха (перед расстрелом всех заставляли раздеваться) и надел на Маню...
...Уже тогда моя жизнь находилась под угрозой: когда мы с Марией шли через лес, нас остановил полицай и потребовал документы,но подружка не растерялась, сунула мне свою метрику и сказала, что свою забыла дома, а я показала метрику Марии и полицай нас отпустил. Вернулись в Киев. Невыносимо было видеть, как горел Крещатик, как военнопленных гнали в Дарницу, как евреи шли в свой последний путь...
...Женщины, матери и подростки, у которых дети и родители остались в тюрьме, всю дорогу рыдали. Потом мы узнали, что всех, кого оставили в тюрьме, за исключением небольшой группы специалистов, тогда же расстреляли. Наша колонна вошла в село, навстречу ехали подводы с сельской молодежью, которую угоняли на работу в Германию. Украинские матери стояли на обочине дороги и плакали. И тогда я впервые услышала такие слова: «Вами розчинили, а нами замісять»...
...Я боялся идти домой, пробирался к тете Рахили, она жила недалеко от нас. Я даже страшился вспоминать, что было со мной в последние дни. Соня отдала меня старосте в селе, он велел полицейскому отвести меня обратно в Киев, а от него я сбежал. Я помнил, что у тети жила домработница, постучал. Она открыла, увидела меня, побелела...