Шеля Полищук

Когда началась война, мне было 10 лет. Хотя с первых же дней оккупации Киева мы с мамой ощутили на себе, что фашисты настроены против евреев, 29 сентября пошлитаки к Бабьему Яру. Но вовремя одумались и не оказались у той черты, после которой возврата не было.

Далее — арест, побег, скитания по селам, где узнали, что в Звенигородке есть гетто. В этом городе родились моя мама и я, там жила бабушка.

В конце ноября 1941 года мы поселились в гетто. Бабушку расстреляли еще до нашего прихода. Гетто существовало до середины июля 1942 года. Однажды ночью полицаи и немцы с собаками ворвались в дома, выгнали жителей на улицу и построили в колонну. Многие, особенно старики, были в одном белье, их избивали до крови. Когда мама услышала шум и лай собак на улице, она все поняла. Мы быстро оделись. Как только начали колотить в нашу дверь, мы вышли и стали в колонну. Эту колонну, в которой было около двух тысяч человек, загнали во двор тюрьмы.

Утром приехало немецкое начальство. Нас опять заставили построиться по 2 — 3 человека в ряд. Прошел слух, что будут отбирать трудоспособных в лагерь на работу. И тут началось что-то странное. Немецкие офицеры наблюдали, как нас сортировали. Молодых женщин, девушек, юношей отгоняли в одну сторону, остальных — в другую. У матерей вырывали детей. Кричали .матери, плакали дети. Когда подошла наша очередь, полицай стал тащить меня в одну сторону, маму в другую. Но мама очень крепко держала меня за руку, она подошла вместе со мной прямо к немцам и стала по-немецки просить разрешение взять меня с собой в лагерь. Немцы молчали. Мама посмотрела офицеру в глаза и спросила: «У вас есть мать?» И тогда он сказал: «Возьмите».

Мы стали в колонну, больше детей такого возраста не было. Когда колонну (человек 150 — 200) укомплектовали, нас в сопровождении полицаев погнали в лагерь, который находился в селе Неморож. Женщины, матери и подростки, у которых дети и родители остались в тюрьме, всю дорогу рыдали. Потом мы узнали, что всех, кого оставили в тюрьме, за исключением небольшой группы специалистов, тогда же расстреляли. Наша колонна вошла в село, навстречу ехали подводы с сельской молодежью, которую угоняли на работу в Германию. Украинские матери стояли на обочине дороги и плакали. И тогда я впервые услышала такие слова: «Вами розчинили, а нами замісять».

И сегодня в моей памяти те, кто был с нами в этой колонне, но не дожил до освобождения. Среди них Геня Каневская, у которой забрали четверых маленьких детей, Инна Спивак с мамой (она была на два года старше меня), зубной врач Грановская с пятнадцатилетним сыном, мальчик Ося лет шестнадцати. Всех не назовешь. А вот с Маней Торговецкой я встретилась только в 1981 году, когда на открытие памятников на могилах расстрелянных в Звенигородку съехались земляки из разных концов Советского Союза. В тот день 1942 года у нее из рук вырвали 11-месячную девочку, а на эту встречу она приехала с сыном, родившимся после войны, и внуком. И когда мы разговорились, она подвела ко мне сына и сказала ему, что та трагедия случилась на моих глазах. Эти ужасы часто всплывают в моей памяти, забыть их не могу.