Ольга Рожченко

Во время Великой Отечественной войны Киев был оккупирован немецкими захватчиками 19 сентября 1941 года, а 29 сентября в Бабьем Яре состоялся массовый расстрел евреев.

Жила я на улице Тургеневской, в доме № 46. Только что закончила 9 классов. Воспитана в духе интернационализма и любви к Родине. Моей самой лучшей подругой во дворе была еврейка Лиза Баташева. Мой отец работал грузчиком, ее — столяром, будучи инвалидом (без указательного пальца на правой руке). Обе семьи жили бедно, друг дружке одалживали по 15 копеек на хлеб.

В оккупированном Киеве тосковали по нашим, обижались на то, что власть оставила нас, беззащитных, тем более, что накануне в газете «Комунист» была статья А. Корнейчука под заглавием «Киш був, е буде радянським». На Крещатике почти все дома взорвали. Руины громоздились на разных улицах. Не было воды, электричества. Люди остались без работы, школы закрыли.

Когда на столбах вывесили приказ немецкой комендатуры о явке евреев города 29 сентября 1941 года в район Бабьего Яра, все думали, что захватчики намерены вывезти еврейское население в изолированное место (гетто). Среди нашего окружения никто не думал о возможном массовом убийстве беззащитных людей, которые послушно пошли, куда было указано. В этот день я провожала до Лукьяновского рынка две семьи из нашего двора: Баташевых — Лизу и Геню (сестер-близнецов, которым было по 16 лет), их брата Гришу (9 лет), мать Рахиль (35 лет) и Пальти — девочку Маню (11 лет), ее брата Гришу (7 лет), сестричку Полю (4 года), их мать Эстер (32 года).

В городе ввели комендантский час, разрешалось ходить по улицам до наступления темноты. Требовали завесить окна так, чтобы не был виден свет. Я, моя мать и тетя жили в полуподвальном помещении с окнами на улицу. В глухую темень я услышала стук в оконное стекло, чуть приоткрыла занавеску и увидела Геню. Я открыла окно, и на пол упала Геня, а за ней — Маня. Они, рыдая, закричали: «Наших всех расстреляли!»

Ночь мы провели без сна. На следующий день, в 12 часов, к дому на мотоцикле подъехал немец. Увидев его через окно, я вздрогнула. Сразу же бросила Манину шубку под кровать, в дальний угол. Геню и Маню тетя спрятала в кладовку под лестницей и закрыла на замок.

Девочки узнали в подъехавшем человеке немца, который вывез их вечером с места расстрела с другими людьми (украинцами), а возле Лукьяновского рынка потребовал назвать домашний адрес. Несмышленыши назвали свой адрес, поскольку их учили говорить правду. Маня была голубоглазой блондинкой с вьющимися волосами, заплетенными в косички. Она отстала от матери и с перепугу плакала. На нее обратил внимание гражданский переводчик, уверенный, что она не еврейка, и подвел ее к немцу. Рядом оказалась Геня, которая поняла, что это может послужить спасением, и обратилась к Мане: «Скажи, что я твоя сестра». Она тоже была светловолосой и голубоглазой. Переводчик сказал об этом немцу, но тот не поверил. Ему объяснили, что девочки — двоюродные сестры. Немец выбрал из кучи шубейку из искусственного меха (перед расстрелом всех заставляли раздеваться) и надел на Маню. Девочек отвели к машине, которая вывозила неевреев с места убийства.

Связным и снабженцем у нас стала любимая тетя Анна Георгиевна Алтынникова (ей тогда было 55 лет). Наша квартира была коммунальной. Кроме нас, в ней жила бездетная семья стариков Антоненко: приходилось скрываться еще и от них. Моя мать Анна Юрьевна Лущеева и тетя старались вести себя так, чтобы никто из соседей ничего не заподозрил. За стенкой с другой стороны дома, в самом мрачном углу двора, возле дворовой уборной и мусорника, ютилась семья Николая Арсеньевича Сороки. Он был членом партизанского соединения Кудряшова и держал в поле зрения нашу семью. Осенью 1943 года, когда советские войска уже продвигались к Киеву, девочки направились к линии фронта, так как была угроза, что их обнаружат. Дядя Коля принес две справки, удостоверявшие, что Геня (Евгения) и Маня — ученицы Киевского профтехучилища из Чугуева. Следовательно, если кто-нибудь их остановит по дороге, они смогут сказать: идем домой. К концу войны девушки оказались в глубоком тылу.

В освобожденный Киев пришли письма от Гени и Мани и от их отцов с адресами. Я их соединила. Геня и Маня назвали меня своей сестрой. Они и сейчас живы, но мы оказались в разных странах: я — в Украине, Геня с 1990 года — в Израиле, а Маня с 1995 года — в Америке. В 1992 году я была в Израиле как почетный гость. А в 1996 году побывала в Америке по приглашению филадельфийской радиопрограммы «Меридиан», которой руководит замечательный человек и талантливый режиссер Дмитрий Михайлович Ганопольский. На местном кладбище «Шалом» у мемориала жертвам Холокоста 13 октября 1996 года он организовал траурный митинг. Выступало много людей, в том числе Манечка и я.

О Дмитрии Михайловиче Ганопольском следует рассказать особо. Он с семьей проживает в Филадельфии уже девятнадцатый год. И много делает в содружестве с Генеральным консулом Украины в Нью-Йорке Виктором Антоновичем Крыжановским для связи русскоязычных евреев с их Родиной, теперь независимой Украиной.
В Израиле и в Америке встречи были душевными, трогательными. Моему приезду радовались не только сестры, но и эмигранты из Украины, наши соседи, живущие теперь за границей. Приглашали в гости, дарили сувениры, подарки. Вековое совместное проживание добропорядочных украинцев, русских и евреев их очень сблизило.

Было бы несправедливо забыть безымянных спасителей Гени и Мани по дорогам войны. В селах люди оставляли их на ночлег, кормили, догадывались, что они еврейки, и предупреждали об опасности. Один солдат на какой-то станции обменял ботинки на хлеб, оставшись в обмотках, сам поел и накормил Геню и Маню.
Трагедия расстрела родных, трудные условия жизни и постоянный страх очень отразились на здоровье Гени и Мани. Обе они замужем, но так и не познали радости материнства. Бабий Яр был только началом массового уничтожения евреев в Украине.