Раиса Дашкевич
Я, Дашкевич Раиса Генриховна, 1916 года рождения, не могу рассказывать о тех страшных днях фашистской оккупации нашего города Киева — перехватывает дыхание, душат слезы. Решила написать о самом страшном, что довелось испытать мне, чудом оставшейся в живых, видев¬шей весь ужас трагедии тысяч расстрелянных мирных жителей в Бабьем Яре.
Много лет я ношу эту боль в своем сердце, стараясь заглушить ее по той причине, что все эти годы жила не под своей фамилией, именем и отчеством — ведь существовала в нашей стране такая обстановка, что никто о таких, как я, не думал и не интересовался, как же мы могли выжить и как смогли выйти из этого ада.
В самом начале войны моего мужа призвали на фронт. Я с трехлетним сынишкой и две мои сестры, мужья которых тоже ушли на фронт, одна с двумя, вторая с тремя детьми, оказались на Сталинке (ул. Советская, 12) у мамы и папы. С ними жила и наша маленькая любимая сестренка 12 лет, а брат (1923 года рождения) учился в Василькове в летном военном училище (числится пропавшим без вести)...
Бои уже шли в Голосеевском лесу. Эвакуироваться семье из 12-ти человек, в которой шесть малышей, не было никакой возможности. И вот страшное число — 29 сентября 1941 года, когда я потеряла всех родных. Этот день черной нитью проходит через всю мою жизнь, сквозь сердце как жуткий сон. Шествие было страшным — поток из тысяч обреченных на смерть людей двигался к Бабьему Яру. Еще теплилась надежда, что будут куда-то отправлять, что не могут расстрелять такую массу людей, но когда приказали раздеваться и подвели к этому яру — нашей могиле, все поняли — это конец. Люди сходили с ума, рвали на голове волосы, вопли и стоны невозможно описать.
Я, как и все матери, держала на руках своего сыночка. Потом, видно, упала, потеряв сознание, и не помнила уже ничего. Много раз приходила в себя, вроде ощущала, что жива: слышала лай собак, ночь, чувствовала холодное тельце своего ребенка подо мной и тяжесть трупов на мне и опять впадала в беспамятство. Сильный озноб и страшная боль в голове и во всем теле заставили меня пошевельнуться, и я стала выбираться наверх. Моим счастьем было, что не очень крутым оказался с этой стороны яр. Цеплялась за кустарники, траву, я как-то выползла. Добралась до домика, постучала, на пороге дома увидела старушку, испуганную моим видом, и опять потеряла сознание.
Три страшных дня она прятала меня в погребе, конечно, очень рисковала, немцы обходили расположенные вблизи дома и если находили прятавшихся, всех расстреливали. Я металась в агонии, а она, добрая моя первая спасительница, отпаивала меня травами, смазывала исцарапанное тело, кормила, как маленького ребенка. Уговаривала: ты на еврейку не похожа, молодая, жить тебе надо. Одела меня, и вот через три дня покидаю этот домик, не зная, что предстоит дальше — смерть или жизнь.
Вспоминаю всех друзей и товарищей, а выбрать нужно кого-то одного, кто бы приютил, не побоялся — везде объявления висят: кто скрывает жидов — будет расстрелян. Долго бродила по своему родному городу, а он был чужим и страшным. Боялась постучаться к тем людям, которые еще недавно были друзьями, к некоторым решилась зайти; одни пугались моего вида и на порог боялись пустить, а другие — накормили и что-то из одежды дали, ведь надвигалась зима. Ночлега не предложил никто.
Оставалась надежда на мою сотрудницу Бондаренко Людмилу Ивановну, с которой подружилась: мы работали вместе на Куреневке в парке культуры и отдыха «Березовая роща». Семья ее состояла из 8 человек: она с дочерью 15 лет, отец — Бондаренко Иван Андреевич, мать, брат — Бондаренко Иван Иванович с женой и двумя малолетними детьми. Проживали все в своем доме на Подоле, на Щекавицкой, 41. До войны я бывала в этой семье, знала их доброе отношение к людям, гостеприимство. Очень многие люди на Подоле знали их отца, он еще в 19 — 20 годах спасал у себя в доме еврейские семьи от погромов. У них я и нашла спасение; они приняли меня в свою семью, все вместе переживали эти страшные годы — холод, голод. Ходили менять вещички на хлеб и часто, истерев ноги до крови, пройдя 100 километров по глухим селам, возвращались ни с чем, т.к. под Киевом полицаи забирали все.
Самым страшным были облавы. Прятались в подвале. Я испытывала ужас, когда думала, какому риску подвергаю всю семью. Нужен был документ, что я украинка, и такой документ я получила, благодаря брату моей подруги и его товарищу. Он появлялся всегда внезапно, они о чем-то говорили, куда-то уходили, мы догадывались, что он связан с партизанами, знали только его имя — Жора, а в один из дней в 1942 году немцы его выследили, когда он пришел к матери в дом по Щекавицкому тупику около хлебозавода. Он выскочил в окно и тут же был расстрелян.
Приближался 1943 год, партизаны расклеивали листовки, что близится час освобождения, а немцы свирепствовали, угоняли людей в Германию, расстреливали. Подол объявили запретной зоной, и мы ушли в чем стояли на Дорогожицкую, где прятались в подвале. Киев полыхал, немцы отступали, а мы ликовали Дождались освобождения 6 ноября 1943 года.
Возвратились на Подол на Щекавицкую, где с болью в сердце пришлось оставить стариков — они не могли передвигаться и только просили нас — спасайтесь сами и детей спасайте. Как они могли выжить — представить было невозможно. Опухшие от голода, мать с гноящейся ногой, у отца рана в животе — полицай ударил штыком. Когда выгонял их из дома, спрятались в подвале.
Залечивались раны от пережитого в Бабьем Яру, молодость возвращала меня к жизни. Давно нет уже моей старшей подруги Бондаренко Люси, ее отца и матери, светлая память о них всегда в моем сердце. Самыми близкими и родными стали ее дочь — Чехова Наталия Влади¬мировна, брат — Бондаренко Иван Иванович и его жена Наталия Остаповна. А ужас пережитого мной в молодости дает знать о себе с возрастом — перенесла за эти годы шесть полостных операций и самую тяжелую в 1984 году, шесть раз под общим наркозом. Отразилось это и на памяти, годы что-то стирают, может, что и забыла, не все описала, но самое страшное никогда не забудется.
Мои воспоминания — исповедь, тогда, в далеком 1941 году, молодой женщины, расстрелянной фашистами 29 сентября вместе с маленьким сыном и всей семьей и до сих пор не понимающей, где взялись силы, как осталась жива, выйдя из могилы. Ответ один — люди, их помощь, доброта и сочувствие. И всем этим людям моя безмерная благодарность и низкий поклон. Спасибо вам, что про¬чтете эти строки, спасибо за то, что настало время, когда вы можете воскресить память о безвинно погибших. Память, которую храним мы, будут чтить наши потомки, чтобы знать историю нашего народа.